Дни горели белым огнем. Земля была горячая, деревья тоже были горячие.
Сухая трава шуршала под ногами. Только вечерами наступала прохлада. И тогда на берег стремительной реки Катуни выходил древний старик, садился всегда на одно место -- у коряги -- и смотрел на солнце. Солнце садилось за горы. Вечером оно было огромное, красное. Старик сидел неподвижно. Руки лежали на коленях -- коричневые, сухие, в ужасных морщинах. Лицо тоже морщинистое, глаза влажные, тусклые. Шея тонкая, голова маленькая, седая. Под синей ситцевой рубахой торчат острые лопатки.
Однажды старик, когда он сидел так, услышал сзади себя голос:
-- Здравствуйте, дедушка!
Старик кивнул головой.
С ним рядом села девушка с плоским чемоданчиком в руках.
-- Отдыхаете?
Старик опять кивнул головой. Сказал;
-- Отдыхаю.
На девушку не посмотрел.
-- Можно, я вас буду писать? -- спросила девушка.
-- Как это? -- не понял старик.
-- Рисовать вас.
Старик некоторое время молчал, смотрел на солнце, моргал красноватыми веками без ресниц.
-- Я ж некрасивый теперь, -- сказал он.
-- Почему? -- Девушка несколько растерялась. -- Нет, вы красивый,
дедушка.
-- Вдобавок хворый.
Девушка долго смотрела на старика. Потом погладила мягкой ладошкой его сухую, коричневую руку и сказала:
-- Вы очень красивый, дедушка. Правда.
Старик слабо усмехнулся:
-- Рисуй, раз такое дело.
Девушка раскрыла свой чемодан.
Старик покашлял в ладонь:
-- Городская, наверно? -- спросил он.
-- Городская.
-- Платют, видно, за это?
-- Когда как, вообще-то, Хорошо сделаю, заплатят.
-- Надо стараться.
-- Я стараюсь.
Замолчали.
Старик все смотрел на солнце. Девушка рисовала, всматриваясь в лицо старика сбоку.
-- Вы здешний, дедушка?
-- Здешный.
-- И родились здесь?
-- Здесь, здесь.
-- Вам сколько сейчас?
-- Годков-то? Восемьдесят.
-- Ого!
-- Много, -- согласился старик и опять слабо усмехнулся. -- А тебе?
-- Двадцать пять.
Опять помолчали.
-- Солнце-то какое! -- негромко воскликнул старик.
-- Какое? -- не поняла девушка.
-- Большое.
-- А-а... Да. Вообще красиво здесь.
-- А вода вона, вишь, какая... У того берега-то...
-- Да, да.
-- Ровно крови подбавили.
-- Да. -- Девушка посмотрела на тот берег. -- Да.
Солнце коснулось вершин Алтая и стало медленно погружаться в далекий синий мир. И чем глубже оно уходило, тем отчетливее рисовались горы. Они как будто придвинулись. А в долине -- между рекой и горами -- тихо угасал красноватый сумрак. И надвигалась от гор задумчивая мягкая тень. Потом солнце совсем скрылось за острым хребтом Бубурхана, и тотчас оттуда вылетел в зеленоватое небо стремительный веер ярко-рыжих лучей. Он держался недолго -- тоже тихо угас. А в небе в той стороне пошла полыхать заря.
-- Ушло солнышко, -- вздохнул старик.
Девушка сложила листы в ящик. Некоторое время сидели просто так -- слушали, как лопочут у берега
маленькие торопливые волны В долине большими клочьями пополз туман. В лесочке, неподалеку, робко вскрикнула какая-то ночная птица. Ей громко откликнулись с берега, с той стороны.
-- Хорошо, -- сказал негромко старик.
А девушка думала о том, как она вернется скоро в далекий милый город, привезет много рисунков. Будет портрет и этого старика. А ее друг, талантливый, настоящий художник, непременно будет сердиться: "Опять
морщины!.. А для чего? Всем известно, что в Сибири суровый климат и люди там много работают. А что дальше? Что?.."
Девушка знала, что она не бог весть как даровита. Но ведь думает она о том, какую трудную жизнь прожил этот старик. Вон у него какие руки... Опять морщины! "Надо работать, работать, работать..."
-- Вы завтра придете сюда, дедушка? -- спросила она старика.
-- Приду, -- откликнулся тот.
Девушка поднялась и пошла в деревню. Старик посидел еще немного и тоже пошел.
Он пришел домой, сел в своем уголочке, возле печки, и тихо сидел -- ждал, когда придет с работы сын и сядут ужинать.
Сын приходил всегда усталый, всем недовольный. Невестка тоже всегда чем-то была недовольна. Внуки выросли и уехали в город. Без них в доме было тоскливо. Садились ужинать.
Старику крошили в молоко хлеб, он хлебал, сидя с краешку стола. Осторожно звякал ложкой о тарелку -- старался не шуметь. Молчали.
Потом укладывались спать. Старик лез на печку, а сын с невесткой уходили в горницу. Молчали. А о
чем говорить? Все слова давно сказаны,
На другой вечер старик и девушка опять сидели на берегу, у коряги. Девушка торопливо рисовала, а старик смотрел на солнце и рассказывал:
-- Жили мы всегда справно, грех жаловаться. Я плотничал, работы всегда хватало. И сыны у меня все плотники. Побило их на войне много -- четырех. Два осталось. Ну вот с одним-то я теперь и живу, со Степаном. А Ванька в
городе живет, в Бийске. Прорабом на новостройке. Пишет; ничего, справно живут. Приезжали сюда, гостили. Внуков у меня много, любют меня. По городам все теперь...
Девушка рисовала руки старика, торопилась, нервничала, часто стирала.
-- Трудно было жить? -- невпопад спрашивала она.
-- Чего ж трудно? -- удивлялся старик. -- Я ж тебе рассказываю: хорошо жили.
-- Сыновей жалко?
-- А как же? -- опять удивлялся старик. -- Четырех таких положить -- шутка нешто?
Девушка не понимала: то ли ей жаль старика, то ли она больше удивлена его странным спокойствием и умиротворенностью.
А солнце опять садилось за горы. Опять тихо горела заря.
-- Ненастье завтра будет, -- сказал старик.
Девушка посмотрела на ясное небо:
-- Почему?
-- Ломает меня всего.
-- А небо совсем чистое.
Старик промолчал.
-- Вы придете завтра, дедушка?
-- Не знаю, -- не сразу откликнулся старик. -- Ломает чего-то всего,
-- Дедушка, как у вас называется вот такой камень? -- Девушка вынула из кармана жакета белый, с золотистым отливом камешек.
-- Какой? -- спросил старик, продолжая смотреть на горы.
Девушка протянула ему камень. Старик, не поворачиваясь, подставил ладонь.
-- Такой? -- спросил он, мельком глянув на камешек, и повертел его в сухих, скрюченных пальцах. -- Кремешок это. Это в войну, когда серянок не было, огонь из него добывали.
Девушку поразила странная догадка: ей показалось, что старик слепой. Она не нашлась сразу, о чем говорить, молчала, смотрела сбоку на старика. А он смотрел туда, где село солнце. Спокойно, задумчиво смотрел.
-- На... камешек-то, -сказал он и протянул девушке камень. -- Они еще не такие бывают. Бывают: весь белый, аж просвечивает, а снутри какие-то пятнушки. А бывают: яичко и яичко -- не отличишь. Бывают: на сорочье яичко
похож -- с крапинками по бокам, а бывают, как у скворцов, -- синенькие, тоже с рябинкой с такой.
Девушка все смотрела на старика. Не решалась спросить: правда ли, что он слепой.
-- Вы где живете, дедушка?
-- А тут не шибко далеко. Это Ивана Колокольникова дом, -- старик показал дом на берегу, -- дальше -- Бедаревы, потом -- Волокитины, потом --Зиновьевы, а там уж, в переулочке, -- наш. Заходи, если чего надо. Внуки-то были, дак у нас шибко весело было.
-- Спасибо.
-- Я пошел. Ломает меня.
Старик поднялся и пошел тропинкой в гору. Девушка смотрела вслед ему до тех пор, пока он не свернул в переулок. Ни разу старик не споткнулся, ни разу не замешкался. Шел медленно и смотрел
под ноги. "Нет, не слепой, -- поняла девушка. -- Просто слабое зрение".
На другой день старик не пришел на берег. Девушка сидела одна, думала остарике, Что-то было в его жизни, такой простой, такой обычной, что-то непростое, что-то большое, значительное. "Солнце -- оно тоже просто встает и
просто заходит, -думала девушка. -А разве это просто!" И она пристально посмотрела на свои рисунки. Ей было грустно.
Не пришел старик и на третий день и на четвертый.
Девушка пошла искать его дом.
Нашла. В ограде большого пятистенного дома под железной крышей, в углу, под навесом, рослый мужик лет пятидесяти обстругивал на верстаке сосновую доску.
-- Здравствуйте, -- сказала девушка.
Мужик выпрямился, посмотрел на девушку, провел большим пальцем по вспотевшему лбу, кивнул:
-- Здорово.
-- Скажите, пожалуйста, здесь живет дедушка...
Мужик внимательно и как-то странно посмотрел на девушку. Та замолчала.
-- Жил, -- сказал мужик. -- Вот домовину ему делаю.
Девушка приоткрыла рот:
-- Он умер, да?
-- Помер. -- Мужик опять склонился к доске, шаркнул пару раз рубанком, потом посмотрел на девушку. -- А тебе чего надо было?
-- Так... я рисовала его,
-- А-а. -- Мужик резко зашаркал рубанком.
-- Скажите, он слепой был? -- спросила девушка после долгого молчания.
-- Слепой.
-- И давно?
-- Лет десять уж. А что?
-- Так...
Девушка пошла из ограды,
На улице прислонилась к плетню и заплакала. Ей было жалко дедушку. И жалко было, что она никак не сумела рассказать о нем. Но она чувствовала сейчас какой-то более глубокий смысл и тайну человеческой жизни и подвига и, сама об этом не догадываясь, становилась намного взрослей.
Ф.Абрамов "Есть, есть такое лекарство"
«...Баба Маня встала. Встала, с трудом добралась до дома и слегла: у нее началось двустороннее воспаление легких. Больше месяца не поднималась с постели баба Маня, и врачи не сомневались: умрет старуха. Нет на свете такого лекарства, чтобы старого человека воскресить из мертвых. Есть, есть такое лекарство! Его бабе Мане принесли скворцы...»
Федор Александрович Абрамов "Есть, есть такое лекарство!"
Избушечка у бабы Мани – бывшая банька, единственная в деревне постройка, которая уцелела от войны, при ней огородик величиной с волейбольную площадку, а деревьев всего одна береза, да и та инвалид Отечественной войны – будто культяпки, подняла к небу сухую развилку, обрубленную снарядом. Но любит, обожает птичий народ бабы Манину усадебку. Горластые воробьи-забияки разживаются на ней с утра до ночи, белобокие сороки запросто, как на качелях, качаются на березе, вороны, голуби справляют свои свадьбы. А у кого весной первую песню поет красавец скворец? У бабы Мани. На березе-инвалиде, к которой она еще в тот день, когда вместе с земляками вышла из партизанских лесов, приладила немудреную, наспех сколоченную скворечню.
Соседям это было в диво. У них-то скворчиные дома – терема резные на шестах. И со всеми удобствами: тут тебе и леток с хитроумными дверками, тут тебе и полочка, и ветка березовая – садись куда хочешь да пой свои песни.
А вот не рвутся скворцы в эти терема. Весной целыми днями за бабы Манину развалюху воюют, и только после окончательного дележа какой-нибудь неудачник поселялся в теремах.
– Баба Маня, – допытывались соседи, – скажи нам свое птичье слово, которым скворчишек к себе приманиваешь.
– Да какое у меня птичье слово? Никакого птичьего слова я не знаю. Разве иной раз от скуки выйдешь да поговоришь с ними. Вот и все мое птичье слово.
В ту весну баба Маня решила немножко подновить свою скворечню, а то, чего доброго, рассердятся скворушки – к соседям улетят. Всякая божья тварь любит заботу о себе.
В теплый солнечный день она вышла из дома, протоптала в снегу тропку к березе-инвалиду, затем принесла лесенку, приставила ее к стволу дерева.
Старенькая, дряхлая была баба Маня. На первые три поперечины кое-как поднялась, а дальше – голова закружилась – свалилась в снег.
Какое-то время она лежала в снегу без сознания, а потом слетелись на березу воробьи и давай кричать всем скопом:
– Вставай, вставай, баба Маня! А то простудишься.
Баба Маня встала. Встала, с трудом добралась до дома и слегла: у нее началось двустороннее воспаление легких.
Больше месяца не поднималась с постели баба Маня, и врачи не сомневались: умрет старуха. Нет на свете такого лекарства, чтобы старого человека воскресить из мертвых.
Есть, есть такое лекарство!
Его бабе Мане принесли скворцы.
Однажды ранним утром пришла в себя баба Маня – и что такое? Кто стуком стучит во все окошечки ее убогой лачужки?
Она подняла от подушки старую голову – и, боже ты мой: скворушки! Ее любимыши. Стучат, колотятся желтыми клювиками в рамы, бьют воронеными крылышками в стекло:
– Вставай, вставай, баба Маня! Мы тебе здоровье принесли.
Баба Маня от бессилия уронила голову на подушку, заплакала:
– Нет, нет, не могу, ребята. Мне уж не подняться, не встретить вас больше.
– Да как не встретить! Кто сказал, что у тебя сил нет?
Баба Маня сделала над собой немыслимое усилие и поднялась. Не могла она умереть, не посмотрев последний раз на свою любимую птицу.
Хватаясь руками за стены, за косяки дверей, она выползла на улицу, на теплое солнышко, оперлась на легкий, побелевший от старости, как она сама, батожок и долго так стояла с закрытыми глазами, с наслаждением вслушиваясь в весеннюю песню скворцов.
С этого дня баба Маня пошла на поправку.
Дни горели белым огнем. Земля была горячая, деревья тоже были горячие.
Сухая трава шуршала под ногами. Только вечерами наступала прохлада. И тогда на берег стремительной реки Катуни выходил древний старик, садился всегда на одно место - у коряги - и смотрел на солнце. Солнце садилось за горы. Вечером оно было огромное, красное. Старик сидел неподвижно. Руки лежали на коленях - коричневые, сухие, в ужасных морщинах. Лицо тоже морщинистое, глаза влажные, тусклые. Шея тонкая, голова маленькая, седая. Под синей ситцевой рубахой торчат острые лопатки.
Однажды старик, когда он сидел так, услышал сзади себя голос:
Здравствуйте, дедушка!
Старик кивнул головой.
С ним рядом села девушка с плоским чемоданчиком в руках.
Отдыхаете?
Старик опять кивнул головой. Сказал:
Отдыхаю.
На девушку не посмотрел.
Можно, я вас буду писать? - спросила девушка.
Как это? - не понял старик.
Рисовать вас.
Старик некоторое время молчал, смотрел на солнце, моргал красноватыми веками без ресниц.
Я ж некрасивый теперь, - сказал он.
Почему? - Девушка несколько растерялась. - Нет, вы красивый, дедушка.
Вдобавок хворый.
Девушка долго смотрела на старика. Потом погладила мягкой ладошкой его сухую, коричневую руку и сказала:
Вы очень красивый, дедушка. Правда.
Старик слабо усмехнулся:
Рисуй, раз такое дело.
Девушка раскрыла свой чемодан.
Старик покашлял в ладонь:
Городская, наверно? - спросил он.
Городская.
Платют, видно, за это?
Когда как, вообще-то, Хорошо сделаю, заплатят.
Надо стараться.
Я стараюсь.
Замолчали.
Старик все смотрел на солнце.
Девушка рисовала, всматриваясь в лицо старика сбоку.
Вы здешний, дедушка?
Здешный.
И родились здесь?
Здесь, здесь.
Вам сколько сейчас?
Годков-то? Восемьдесят.
Много, - согласился старик и опять слабо усмехнулся. - А тебе?
Двадцать пять.
Опять помолчали.
Солнце-то какое! - негромко воскликнул старик.
Какое? - не поняла девушка.
Большое.
А-а… Да. Вообще красиво здесь.
А вода вона, вишь, какая… У того берега-то…
Ровно крови подбавили.
Да. - Девушка посмотрела на тот берег. - Да.
Солнце коснулось вершин Алтая и стало медленно погружаться в далекий синий мир. И чем глубже оно уходило, тем отчетливее рисовались горы. Они как будто придвинулись. А в долине - между рекой и горами - тихо угасал красноватый сумрак. И надвигалась от гор задумчивая мягкая тень. Потом солнце совсем скрылось за острым хребтом Бубурхана, и тотчас оттуда вылетел в зеленоватое небо стремительный веер ярко-рыжих лучей. Он держался недолго - тоже тихо угас. А в небе в той стороне пошла полыхать заря.
Ушло солнышко, - вздохнул старик.
Девушка сложила листы в ящик.
Некоторое время сидели просто так - слушали, как лопочут у берега маленькие торопливые волны.
В долине большими клочьями пополз туман.
В лесочке, неподалеку, робко вскрикнула какая-то ночная птица. Ей громко откликнулись с берега, с той стороны.
Хорошо, - сказал негромко старик.
А девушка думала о том, как она вернется скоро в далекий милый город, привезет много рисунков. Будет портрет и этого старика. А ее друг, талантливый, настоящий художник, непременно будет сердиться: «Опять морщины!.. А для чего? Всем известно, что в Сибири суровый климат и люди там много работают. А что дальше? Что?..»
Девушка знала, что она не бог весть как даровита. Но ведь думает она о том, какую трудную жизнь прожил этот старик. Вон у него какие руки… Опять морщины! «Надо работать, работать, работать…»
Вы завтра придете сюда, дедушка? - спросила она старика.
Приду, - откликнулся тот.
Девушка поднялась и пошла в деревню.
Старик посидел еще немного и тоже пошел.
Он пришел домой, сел в своем уголочке, возле печки, и тихо сидел - ждал, когда придет с работы сын и сядут ужинать.
Сын приходил всегда усталый, всем недовольный. Невестка тоже всегда чем-то была недовольна. Внуки выросли и уехали в город. Без них в доме было тоскливо. Садились ужинать.
Старику крошили в молоко хлеб, он хлебал, сидя с краешку стола. Осторожно звякал ложкой о тарелку - старался не шуметь. Молчали.
Потом укладывались спать.
Старик лез на печку, а сын с невесткой уходили в горницу. Молчали. А о чем говорить? Все слова давно сказаны.
На другой вечер старик и девушка опять сидели на берегу, у коряги. Девушка торопливо рисовала, а старик смотрел на солнце и рассказывал:
Жили мы всегда справно, грех жаловаться. Я плотничал, работы всегда хватало. И сыны у меня все плотники. Побило их на войне много - четырех. Два осталось. Ну вот с одним-то я теперь и живу, со Степаном. А Ванька в городе живет, в Бийске. Прорабом на новостройке. Пишет; ничего, справно живут. Приезжали сюда, гостили. Внуков у меня много, любют меня. По городам все теперь…
Девушка рисовала руки старика, торопилась, нервничала, часто стирала.
Трудно было жить? - невпопад спрашивала она.
Чего ж трудно? - удивлялся старик. - Я ж тебе рассказываю: хорошо жили.
Сыновей жалко?
А как же? - опять удивлялся старик. - Четырех таких положить - шутка нешто?
Девушка не понимала: то ли ей жаль старика, то ли она больше удивлена его странным спокойствием и умиротворенностью.
А солнце опять садилось за горы. Опять тихо горела заря.
Ненастье завтра будет, - сказал старик.
Девушка посмотрела на ясное небо:
Ломает меня всего.
А небо совсем чистое.
Старик промолчал.
Вы придете завтра, дедушка?
Не знаю, - не сразу откликнулся старик. - Ломает чего-то всего.
Дедушка, как у вас называется вот такой камень? - Девушка вынула из кармана жакета белый, с золотистым отливом камешек.
Какой? - спросил старик, продолжая смотреть на горы.
Девушка протянула ему камень. Старик, не поворачиваясь, подставил ладонь.
Такой? - спросил он, мельком глянув на камешек, и повертел его в сухих, скрюченных пальцах. - Кремешок это. Это в войну, когда серянок не было, огонь из него добывали.
В одно знойное лето на берег реки Катуни стал выходить старик из соседней деревни. Он садился всегда на одно место – у коряги – и смотрел на солнце. Сидел неподвижно, положив на колени сухие руки в ужасных морщинах и устремив вдаль тусклые глаза.
Однажды с ним поздоровался молодой голос. Девушка-художница из города шла мимо, увидела живописного старца и попросила разрешения порисовать его портрет. Старик вначале растерялся, но усмехнулся и позволил. Он как-то странно глядел вдаль, потом сказал: «Солнце-то какое большое! А в воду у берега как крови подбавили». Всё вокруг действительно выглядело очень красиво.
К вечеру солнце зашло. По долине пополз прохладный туман. «Хорошо!» – сказал старик. Вечерело, и они с девушкой разошлись, чтобы завтра встретиться для рисования снова.
На следующий день художница разговорилась со стариком. Он рассказал, что ему уже 80 лет. Работал плотником. Четырёх сыновей убило на войне. Двое осталось. С одним из этих двоих, Степаном, он сейчас живёт в деревне. О гибели четверых сыновей старик рассказывал с какой-то спокойной умиротворённостью, которая сильно удивила девушку.
Солнце опять садилось за Алтай. «Ненастье завтра будет, – сказал старик. – Ломает меня всего. Не знаю, приду ли завтра». Вынув из кармана подобранный где-то красивый камешек, девушка спросила у старика, как он называется. Старик подставил ладонь, не поворачиваясь. Он наощупь определил, что девушка дала ему кремень, и стал описывать другие камешки разной расцветки, встречающиеся в этих местах. А девушку вдруг поразила странная догадка: ей показалось, что старик слепой.
На другой день он не пришёл на берег. Вспоминая, как задумчиво и искренне старик восхищался солнцем, девушка всё старалась угадать, зрячий он или нет. Он не пришёл и на третий день, и на четвёртый. Художница пошла в деревню: попытаться разыскать его.
Она нашла дом старика. Во дворе мужик лет пятидесяти обстругивал на верстаке сосновую доску. Художница поинтересовалась, здесь ли живёт дедушка. «Жил, – сказал мужик. – Вот гроб ему делаю. Он умер».
Девушка приоткрыла рот. Она спросила, слепой ли был старик. Мужик ответил, что да – был слепой уже лет десять…
Отойдя от дома, девушка прислонилась к плетню и заплакала. Ей было жалко дедушку. Было жалко, что, не окончив портрета, она никак не сумела рассказать о нем. Но этот случай приоткрыл перед ней смысл и тайну человеческой жизни. Сама того не заметив, девушка стала намного взрослей.
Людмила Зыкина. Посвящение Шукшину
Шукшин Василий
Солнце, старик и девушка
Василий Шукшин
Солнце, старик и девушка
Дни горели белым огнем. Земля была горячая, деревья тоже были горячие.
Сухая трава шуршала под ногами. Только вечерами наступала прохлада. И тогда на берег стремительной реки Катуни выходил древний старик, садился всегда на одно место - у коряги - и смотрел на солнце. Солнце садилось за горы. Вечером оно было огромное, красное. Старик сидел неподвижно. Руки лежали на коленях - коричневые, сухие, в ужасных морщинах. Лицо тоже морщинистое, глаза влажные, тусклые. Шея тонкая, голова маленькая, седая. Под синей ситцевой рубахой торчат острые лопатки.
Однажды старик, когда он сидел так, услышал сзади себя голос:
Здравствуйте, дедушка!
Старик кивнул головой.
С ним рядом села девушка с плоским чемоданчиком в руках.
Отдыхаете?
Старик опять кивнул головой. Сказал;
Отдыхаю.
На девушку не посмотрел.
Можно, я вас буду писать? - спросила девушка.
Как это? - не понял старик.
Рисовать вас.
Старик некоторое время молчал, смотрел на солнце, моргал красноватыми веками без ресниц.
Я ж некрасивый теперь,- сказал он.
Почему? - Девушка несколько растерялась.- Нет, вы красивый, дедушка.
Вдобавок хворый.
Девушка долго смотрела на старика. Потом погладила мягкой ладошкой его сухую, коричневую руку и сказала:
Вы очень красивый, дедушка. Правда.
Старик слабо усмехнулся:
Рисуй, раз такое дело.
Девушка раскрыла свой чемодан.
Старик покашлял в ладонь:
Городская, наверно? - спросил он.
Городская.
Платют, видно, за это?
Когда как, вообще-то, Хорошо сделаю, заплатят.
Надо стараться.
Я стараюсь.
Замолчали.
Старик все смотрел на солнце.
Девушка рисовала, всматриваясь в лицо старика сбоку.
Вы здешний, дедушка?
Здешный.
И родились здесь?
Здесь, здесь.
Вам сколько сейчас?
Годков-то? Восемьдесят.
Много,- согласился старик и опять слабо усмехнулся.- А тебе?
Двадцать пять.
Опять помолчали.
Солнце-то какое! - негромко воскликнул старик.
Какое? - не поняла девушка.
Большое.
А-а... Да. Вообще красиво здесь.
А вода вона, вишь, какая... У того берега-то...
Ровно крови подбавили.
Да.- Девушка посмотрела на тот берег.- Да.
Солнце коснулось вершин Алтая и стало медленно погружаться в далекий синий мир. И чем глубже оно уходило, тем отчетливее рисовались горы. Они как будто придвинулись. А в долине - между рекой и горами тихо угасал красноватый сумрак. И надвигалась от гор задумчивая мягкая тень. Потом солнце совсем скрылось за острым хребтом Бубурхана, и тотчас оттуда вылетел в зеленоватое небо стремительный веер ярко-рыжих лучей. Он держался недолго - тоже тихо угас. А в небе в той стороне пошла полыхать заря.
Ушло солнышко,- вздохнул старик.
Девушка сложила листы в ящик.
Некоторое время сидели просто так - слушали, как лопочут у берега маленькие торопливые волны.
В долине большими клочьями пополз туман.
В лесочке, неподалеку, робко вскрикнула какая-то ночная птица. Ей громко откликнулись с берега, с той стороны.
Хорошо,- сказал негромко старик.
А девушка думала о том, как она вернется скоро в далекий милый город, привезет много рисунков. Будет портрет и этого старика. А ее друг, талантливый, настоящий художник, непременно будет сердиться: "Опять морщины!.. А для чего? Всем известно, что в Сибири суровый климат и люди там много работают. А что дальше? Что?.."
Девушка знала, что она не бог весть как даровита. Но ведь думает она о том, какую трудную жизнь прожил этот старик. Вон у него какие руки... Опять морщины! "Надо работать, работать, работать..."
Вы завтра придете сюда, дедушка? - спросила она старика.
Приду,- откликнулся тот.
Девушка поднялась и пошла в деревню.
Старик посидел еще немного и тоже пошел.
Он пришел домой, сел в своем уголочке, возле печки, и тихо сидел ждал, когда придет с работы сын и сядут ужинать.
Сын приходил всегда усталый, всем недовольный. Невестка тоже всегда чем-то была недовольна. Внуки выросли и уехали в город. Без них в доме было тоскливо. Садились ужинать.
Старику крошили в молоко хлеб, он хлебал, сидя с краешку стола. Осторожно звякал ложкой о тарелку - старался не шуметь. Молчали.
Потом укладывались спать.
Старик лез на печку, а сын с невесткой уходили в горницу. Молчали. А о чем говорить? Все слова давно сказаны,
На другой вечер старик и девушка опять сидели на берегу, у коряги. Девушка торопливо рисовала, а старик смотрел на солнце и рассказывал:
Жили мы всегда справно, грех жаловаться. Я плотничал, работы всегда хватало. И сыны у меня все плотники. Побило их на войне много четырех. Два осталось. Ну вот с одним-то я теперь и живу, со Степаном. А Ванька в городе живет, в Бийске. Прорабом на новостройке. Пишет; ничего, справно живут. Приезжали сюда, гостили. Внуков у меня много, Любют меня. По городам все теперь...
Девушка рисовала руки старика, торопилась, нервничала, часто стирала.
Трудно было жить? - невпопад спрашивала она.
Чего ж трудно? - удивлялся старик.- Я ж тебе рассказываю: хорошо жили.
Сыновей жалко?
А как же? - опять удивлялся старик.- Четырех таких положить шутка нешто?
Девушка не понимала: то ли ей жаль старика, то ли она больше удивлена его странным спокойствием и умиротворенностью.
А солнце опять садилось за горы. Опять тихо горела заря.
Ненастье завтра будет,- сказал старик.
Девушка посмотрела на ясное небо:
Ломает меня всего.
А небо совсем чистое.
Старик промолчал.
Вы придете завтра, дедушка?
Не знаю,- не сразу откликнулся старик.- Ломает чего-то всего,
Дедушка, как у вас называется вот такой камень? - Девушка вынула из кармана жакета белый, с золотистым отливом камешек.
Какой? - спросил старик, продолжая смотреть на горы.
Девушка протянула ему камень. Старик, не поворачиваясь, подставил ладонь.
Такой? - спросил он, мельком глянув на камешек, и повертел его в сухих, скрюченных пальцах.- Кремешок это. Это в войну, когда серянок не было, огонь из него добывали.
Девушку поразила странная догадка: ей показалось, что старик слепой. Она не нашлась сразу, о чем говорить, молчала, смотрела сбоку на старика. А он смотрел туда, где село солнце. Спокойно, задумчиво смотрел.
На... камешек-то,-сказал он и протянул девушке камень. - Они еще не такие бывают. Бывают: весь белый, аж просвечивает, а снутри какие-то пятнушки. А бывают: яичко и яичко - не отличишь. Бывают: на сорочье яичко похож - с крапинками по бокам, а бывают, как у скворцов,- синенькие, тоже с рябинкой с такой.
Девушка все смотрела на старика. Не решалась спросить: правда ли, что он слепой.
Вы где живете, дедушка?
А тут не шибко далеко. Это Ивана Колокольникова дом,- старик показал дом на берегу,- дальше - Бедаревы, потом - Волокитины, потом Зиновьевы, а там уж, в переулочке,- наш. Заходи, если чего надо. Внуки-то были, дак у нас шибко весело было.
Спасибо.
Я пошел. Ломает меня.
Старик поднялся и пошел тропинкой в гору.
Девушка смотрела вслед ему до тех пор, пока он не свернул в переулок. Ни разу старик не споткнулся, ни разу не замешкался. Шел медленно и смотрел под ноги. "Нет, не слепой,- поняла девушка.- Просто слабое зрение".
На другой день старик не пришел на берег. Девушка сидела одна, думала о старике, Что-то было в его жизни, такой простой, такой обычной, что-то непростое, что-то большое, значительное. "Солнце - оно тоже просто встает и просто заходит,-думала девушка.-А разве это просто!" И она пристально посмотрела на свои рисунки. Ей было грустно.
Не пришел старик и на третий день и на четвертый.
Девушка пошла искать его дом.
В ограде большого пятистенного дома под железной крышей, в углу, под навесом, рослый мужик лет пятидесяти обстругивал на верстаке сосновую доску.
Здравствуйте,- сказала девушка.
Мужик выпрямился, посмотрел на девушку, провел большим пальцем по вспотевшему лбу, кивнул:
Здорово.
Скажите, пожалуйста, здесь живет дедушка...
Мужик внимательно и как-то странно посмотрел на девушку. Та замолчала.
Жил,- сказал мужик.- Вот домовину ему делаю.
Девушка приоткрыла рот:
Он умер, да?
Помер.- Мужик опять склонился к доске, шаркнул пару раз рубанком, потом посмотрел на девушку.- А тебе чего надо было?
Так... я рисовала его,
А-а.- Мужик резко зашаркал рубанком.
Скажите, он слепой был? - спросила девушка после долгого молчания.
И давно?
Лет десять уж. А что?
Девушка пошла из ограды,
На улице прислонилась к плетню и заплакала. Ей было жалко дедушку. И жалко было, что она никак не сумела рассказать о нем. Но она чувствовала сейчас какой-то более глубокий смысл и тайну человеческой жизни и подвига и, сама об этом не догадываясь, становилась намного взрослей.